Читать книгу "Счастливые неудачники  - Лана Барсукова"

Подхватив свой верный «ФЭД», Петрович хлопнул дверью и выскочил на пропахшую кошками лестничную клетку. Состояние души и запах лестницы удивительно гармонировали друг с другом. Петрович схватил «ФЭД» машинально, не подумав, как последнее основание для самоуважения, как решающее доказательство, что в чем-то жена все-таки не права.

* * *

Только в машине он немного успокоился и принял решение поехать туда, где оставил Лиду с очкариком. Он будет стоять под воротами столько, сколько его душе угодно, а если мраморным львам не нравится такое соседство, пусть уматывают в свою Африку.

Зачем ему это? Трудно сказать. Может быть, чтобы почувствовать себя при деле, «на посту», на работе, за которую ему платят деньги. При таком раскладе упреки жены звучат оскорбительно незаслуженными, что реабилитирует его и превращает жену в скандальную дуру. Дескать, он голодный в засаде сидит, деньги вместе с гастритом зарабатывает, а на него еще и орут, ничтожеством называют. Петрович держался за такое объяснение того, куда и зачем он едет. Но в глубине души понимал, что врет самому себе.

Его тянуло посмотреть на любовь, хоть издали, хоть одним глазком. Глупое желание, конечно, бессмысленное. Но очень сильное. Экватор готов был на колеса намотать, только бы увидеть этих двоих.

Петрович вспомнил, как тонул в детстве. В памяти остался переливчатый зеленый цвет подводного мира. Красиво и везде одинаково, повсюду бездушная изумрудная красота. И вдруг он увидел желтое пятно, рванулся к нему всем телом и выплыл на поверхность. Выплыл раньше, чем успел сообразить, что это солнце. Сейчас Петровичу казалось, что он снова тонет и мучительно, остервенело ищет солнце. Ради этого он готов был упасть мордой в грязь перед лапами мраморных львов.

Место для парковки нашлось недалеко от ворот. Петрович заглушил мотор и затосковал. Стало сосать сомнение, стоило ли приезжать. «Ладно, посижу, покурю, все лучше, чем дома гавкаться. Или лаяться?» Вопрос увел его в философскую хмарь. Ведь если это разные слова, то и звуки должны быть разные, и смыслы, и настроения. Как отличить, когда собака лает, а когда гавкает? И как так вышло, что они с женой давно уже, как собаки, покусывают друг друга, тявкают по мелочам, лают по-крупному, грызутся, и, главное, обоим выть хочется.

Из этих мыслей его вывел стук в окошко. Свет фонарей был тусклый, потому Петрович включил лампочку в салоне и опустил стекло, чтобы лучше разглядеть, кто его беспокоит. Этот кто-то быстро присогнулся, и его извиняющаяся улыбка вплыла в круг света. Очки и широкие плечи тоже поместились в кадр окна, облегчив опознание. Петрович еле сдержался, чтобы не присвистнуть от удивления.

– Простите, вы свободны? Мы подумали, что, возможно, вы согласитесь нас покатать, – и обозначил жестом это самое «нас», указав на стоящую в сторонке Лиду, которая ворошила ногами опавшую листву.

Так и сказал: «покатать». «Как дети, ей-богу», – подумал Петрович. Значит, нет цели, нет маршрута поездки, а есть простое желание куда-то ехать, смотреть в окно, подставлять глаза под новые картинки, которые будут выхватываться фонарями из темноты и быстро прокручиваться, как кадры диафильма в детстве. Скорее всего, родилось это желание секунду назад. Вышли прогуляться, как ночные зверьки, и вдруг увидели машину с мужиком внутри. Тут же родилось это «простите, вы свободны?» Ну чистые дети.

Само собой, сидеть им надо было вместе, рядышком, поэтому Петрович убрал с заднего сиденья свой громоздкий «ФЭД», переложив его вперед.

Ехали молча, стесняясь говорить при чужом человеке. Иногда только шептали друг другу короткое: «Смотри, вот там», или «Тебе удобно?», или «Не холодно?» Вообще Петрович, подрабатывая водителем, давно выявил закономерность: чем интеллигентнее пассажиры, тем скованнее они себя чувствуют при водителе. Только хабалки ни в чем себе не отказывают, трещат по телефону так, что хочется уши заткнуть. А эти ехали молчком, тесно прижавшись друг к другу. Петрович прекрасно понимал, что они разговаривают руками, проводя ток по ладоням, как по высоковольтным проводам.

Когда проезжали мимо старой церкви, обрамленной подсветкой по распоряжению неожиданно уверовавшего в бога губернатора, парень подал голос:

– Простите, можно остановиться здесь? На пару минут. Очень уж красиво.

В ночи церковь смотрелась такой яркой и нарядной, какой-то неправдоподобно значительной, что парень отважился попросить:

– Простите, вы не согласитесь нас щелкнуть? – и протянул свой смартфон.

«Да что ж это он постоянно извиняется? Почему интеллигенты вечно себя виноватыми чувствуют?» – подумал Петрович. А вслух сказал:

– Я на таком не снимаю. Ночная съемка плохо получится.

Петрович лукавил. Дело было в другом. Он не хотел оказывать им мелкие услуги. Это представлялось ему нечестным. Ведь завтра он отнесет кадры, сделанные в аэропорту, Лидиному мужу. Получит деньги и помирится с женой. Перемирие будет длиться, пока не кончатся деньги. Это его жизнь. Каждый живет, как может, а не как хочет. Но если уж ему выпало быть Иудой, то он, по крайней мере, обойдется без поцелуя, без добренького жеста на память.

– А на вашем? На вашем фотоаппарате получится? – Лида показала глазами на «ФЭД».

– На моем я таракана на горе снять могу, – ответил Петрович.

– Мы не тараканы, мы лучше, – не сдавалась Лида. – Мы деньги оставим, а вы нам вышлете фотки. Ну пожалуйста.

И она сложила в шутливой мольбе руки, играя под девочку, выпрашивающую сладкое.

Как-то все сложилось воедино: лубочность подсвеченной церкви, шутовское заламывание рук взрослой девочки, карнавальность ночи, кажущейся этим двоим веселым приключением. Все как будто понарошку. Стоит Петровичу согласиться, и Лида встанет в игривую позу, приобняв своего очкарика точно так же, как сотни теток обнимали ослика на берегу Черного моря. Это будет дешевая картинка из разряда «сделайте мне красиво». Как радужное бензиновое пятно в луже. Они этого хотят? Об этом просят?

А ведь есть настоящая радуга. В небе. И Петрович вдруг всколыхнулся желанием им эту радугу показать. Сделать настоящую фотографию. Где будет все: и любовь этих людей, и их сцепленные руки, и счастливая дурашливость, и красота ночи, и величественность церкви, и запах прелой листвы, и щемящая неотвратимость расставания. Потому что у всего есть конец. Конец есть даже у того, у чего нет цены.

Петровичу захотелось сделать фотографию, где поместятся все: Лида с очкариком, счастливые и влюбленные, и они с женой, лающие друг на друга, чтобы не выть от тоски и одиночества. Чтобы любовь сияла, как желтое солнечное пятно, даже если вокруг бесконечная изумрудность мертвого подводного мира. Лида с очкариком купаются в солнечном свете, не понимая, как сильно и как ненадолго им повезло. А Петрович с женой уже слишком далеко от него, им не выплыть, сил не хватит, они тонут, толкая друг друга острыми локтями и раня обидными словами.

Петрович молча вышел из машины, обогнул ее, открыл переднюю дверку, как будто приглашая даму на выход, и достал свой «ФЭД».